этот раз решил пойти в обыкновенных спортивных брюках — перед кем выпендриваться? Я только собирался отвести душу, размяться, получить удовольствие — о марафете ли думать? К тому же неизвестно, какая в спортзале училища температура — на дворе к вечеру может опуститься до десяти, а то и до пятнадцати мороза.

Я еще раз окинул взором одежду, вроде все собрано, оставалось найти кроссовки. В старых, но крепких еще кроссовках удобнее, чем в новых. При хорошей нагрузке обычные кроссовки разваливались за четыре-пять тренировок, поэтому обычно мы гоняли во всем старом, которое не жалко было выкинуть, если порвется.

Я полез на антресоль на балконе, где мы с Лидой хранили обувь. Перебирая различные коробки, наткнулся на упаковку с оставшимися от бабушки виниловыми пластинками, которую я оставил в надежде когда-нибудь послушать. К сожалению, бабушкин проигрыватель несколько лет назад сломался, крутить их было не на чем, а выбросить жалко.

Я снял коробку с полки, раскрыл ее, стал перебирать. «Времена года» Вивальди, «Реквием» Моцарта, Бетховен, Перселл, Бах, Форе… У бабушки был неплохой вкус! Но — надо бежать. На крайний случай, если захочется, можно будет взять проигрыватель у соседей, колонки через усилитель подключить мои и в коем-то веке отвести душу: насладиться классикой в полной мере. А пока…

Я засунул коробку обратно и с кроссовками выскочил в прихожку. Время, время, время, — я не любил опаздывать!

Училище, в которое Баскаков меня пригласил, находилось через дорогу от моей школы. Спортзал в нем по размеру был ничуть не меньше школьного, только стены пообшарпаннее, полы постертее, отопление похуже да баскетбольные щиты деревянные, в отличие от наших, школьных, из толстого оргстекла. Из пятнадцати плафонов горели девять, но кольца висели на освещенной стороне — при броске можно было точно прицелиться.

В раздевалке кроме Баскакова находилось еще человек семь. Двоих я видел и раньше: Толик, рыжий здоровяк с отвисшей нижней губой по прозвищу «Губастый», жил в соседнем с родительским домом; Серый («Дрыщ»), низкорослый худощавый брюнет с кривым порезом у виска и перебитым носом, попадался мне на глаза на заводе — такое лицо и неоправданная злость в глазах запомнились надолго. Остальные сидели в скудном освещении, но мне показалось, что и их раньше я где-то встречал.

— А, Диман, давай, заходи, не робей! — увидав меня в дверях раздевалки, воскликнул Баскаков. — Братва, прошу любить и жаловать — Дима Ярцев, один из лучших баскетбольных нападающих соседней школы начала восьмидесятых!

— Да ладно тебе, Жека, брось, — стушевался я, — не преувеличивай.

Публичные комплименты всегда были мне не по душе.

— Ладно, ладно, не парься, страна должна знать своих героев. Подгребай к нам, тут есть свободный ящик, — Баскаков поманил меня к себе. — Давай, переодевайся и не дрейфь, тут все свои.

Мне бояться было нечего: я понимал, куда шел, с кем буду иметь дело. Тут все были сплошь «братки»: блатные и полублатные; но со многими я сталкивался с детства: мы жили на соседних улицах, учились в одной школе, встречались на танцах — городок небольшой, все на виду. Некоторые знали и меня (с несколькими из присутствующих я успел перекинуться кивками), так что я нисколько не помешал им разговаривать.

Один из говоривших, лысый, с толстой золотой цепочкой вокруг бычьей шеи, мял в руках зимнюю кожаную куртку с песцовым воротником и почти тыкал ею в физиономию другого:

— Сюда гляди, нать, вишь, какой отворот, кожá натуральная, нать, не вытянута совсем…

Я быстро отвернулся к шкафчику, чтобы не прыснуть, меня чуть не прорвало на смех: «блатата» «базарила» о шмотках, как бабы.

Сидящие в полумраке вскоре поднялись, пошли на выход. Их зыбкие тени грузно двинулись за ними. Впереди — здоровяк на полголовы ниже меня, но накачаннее. Спортивная футболка пузырилась на его груди и объемных руках.

Проходя мимо, он оскалился:

— Герой говоришь?

— Да ладно тебе, Батя, — бросил Баскаков. — Диман наш пацан.

Идущие следом за «Батей» крепыши тоже осклабились.

— Эти в качалку, по ним блины сохнут, — ухмыльнулся Баскаков. — А Губастый и Дрыщ сегодня с нами — им что полегче подавай. Ну что, чуваки, оторвемся?

Баскаков поднял на лавку крупную спортивную сумку, извлек из нее оранжевый баскетбольный мяч с черными прожилками.

— Зацени, — протянул он мне мяч. Я не удержался, чтобы не ахнуть: настоящий болгарский, у нас в школе таких было три или четыре, ими редко тренировались, в основном набивали руку перед крупными соревнованиями, а гоняли свои, отечественные, которые и прыгали хуже и после нескольких добротных тренировок теряли округлость, превращаясь чуть ли не в торпеды.

Я с наслаждением покрутил мяч в руках, несколько раз брякнул им об пол, мяч упруго вернулся обратно.

— Мечта поэта!

— А это? — Баскаков выудил из той же сумки красно-белые «адидасы». — Натуральные.

— Баскак, ну ты ваще! — Дрыщ взял одну из кроссовок, повертел перед глазами в ладонях. — Я тож такие хочу. Где стырил?

— В Луганске на развале купил, когда позавчера ездили.

— А я где был? Меня чё не взяли?

— Я откуда знаю, где ты шарился? Чё ты меня паришь?!

Я тоже с завистью посмотрел на кроссовки. О таких можно было только мечтать, они всегда стоили баснословно дорого. Откуда только у этих пацанов такие «бабки»? Хотя можно догадаться, ведь всем в городе было известно, чем они занимаются: вымогательство, бандитизм, крышевание — они даже не стеснялись открыто говорить об этом. Их знала каждая собака в каждом районе, но это не мешало им чувствовать себя вольготно. Если законы не работают, жди, что каждый будет жить по своим законам. В напрочь криминализированном Донбассе это понимал всякий. Чего вы хотели? Согнать в шахты со всего света неудобоваримых и ждать от их потомства лояльности — все равно, что тешить себя иллюзиями о близком светлом будущем.

Я прикрыл дверцу своего шкафчика.

— Пойдем, что ли? — бросил Баскакову.

Мы поднялись наверх, в спортивный зал. По спине сразу же побежал холодок, хотя к батареям вдоль стен не прикоснешься и все окна затянуты полиэтиленом.

Разминаться, как обычно перед игрой, было некогда, решили разогреваться по ходу дела. Разбились на пары: